Он оказался в огромной ловушке.

Помощи не будет. Никогда.

От бессилия он застонал, словно животное, которое привели на заклание.

Пристегнута наручниками к вертикальным стойкам в изголовье кровати.

Жива. Но где она?

Темнота, холод.

Накатывает тошнота. Запахи испражнений, мочи и животных. Слева и справа от вонючего матраса, на котором она лежит, – стены. Везде стены.

Аделина хотела закричать, но из горла не вырвалось ни звука.

Логово. Она заперта в ледяном логове. Перед глазами Аделины возник образ исполосованной четырьмя когтями Эммы.

Женщина напрягла шею и повернула голову. Комната, кровать в центре, странный силуэт печи, разбитое стекло, открытая дверь. И снятые ставни, сложенные в противоположном углу.

Ставни из шале.

В окно видны луна и зимний лес.

Аделина попыталась посмотреть на пол.

Повсюду валялись ингаляторы. Десятки ингаляторов выложены на полу радугой, будто свечи какого-то дьявольского ритуала. Лежат рядом, но не достать. Она посмотрела в другую сторону, там – то же самое.

Танталовы муки.

Аделина закричала. Ответом ей было лишь эхо.

Дышать становилось все труднее. Она изо всех сил потянула кисти рук вниз, пытаясь выдернуть их. Но металлические наручники, которые сама же она и привезла в шале для эротических игр, оказались слишком тесными. А изголовье кровати – слишком крепким. Ни шанса на спасение.

В бронхах послышались слабые хрипы. Ее раздирал страх. Аделина потрогала языком спекшуюся в уголках губ кровь и сжалась. Она не была мертва, но внутренний голос подсказывал ей, что лучше бы она умерла.

Что произошло?

Женщина закусила губу. В голове отдало резкой болью. Она вспомнила о Давиде, истерично склонившемся над пишущей машинкой. О полупустой бутылке виски, о его сумасшедшем взгляде… Вспомнила темноту в коридоре, шепот в гостиной… Как проскользнула в комнату Артура, подошла к кейсу… А потом? Что произошло потом? Ее кто-то ударил? Но почему?

И все эти ингаляторы вокруг, они как будто появились из ночного кошмара.

В комнату ворвался ледяной ветер. Послышался треск веток…

Аделина была уверена, что оказалась в Его логове и что скоро умрет.

Она подтянула ноги к груди. От ее движения поднялась вонь, от которой ее чуть не вырвало.

Сердце стучало в висках. Хрипы в груди предвещали неминуемый приступ. Волна поднялась, и ее ничто не могло остановить.

Приступ астмы.

Аделина в отчаянии извивалась, выгибала спину, стараясь дотянуться ртом до кармана джинсов. Она уже представляла, как вентолин успокоит ее легкие. Так близко он был!

Тщетно. Она просто вывихнула себе правое плечо.

Аделина закричала, мотая головой. Воздух все тяжелее поступал в легкие.

«Говорят, все дело в голове! – подумала она, стискивая зубы. – Это просто приступ паники! Ты сама блокируешь поступление воздуха! Чем и вызываешь хрипы. Во всем виноват мозг. Тебе тысячу раз объясняли! Скажи мозгу, что бояться нечего, что все это неправда! Прикажи легким дышать! Черт возьми, дыши же! Дакари… Дакари… Ты должен уйти из моей головы! В твоей смерти не было моей вины…»

Какая ирония – умереть в лесу, этом огромном природном «легком», от недостатка кислорода в организме. В окружении ингаляторов.

Аделина задыхалась, ее грудь вздымалась и опадала, потом снова вздымалась. Резкий свист превратился в низкий, короткий, булькающий звук. Она чувствовала, как в горле у нее пульсирует, миндалины сжимаются, легкие кричат: «Воздуха! Воздуха!» – но ее мышцы атрофировались, повисли мокрыми тряпками, отданными на волю жалящего солнца.

Корабль из плоти и крови мотало из стороны в сторону.

Потом наступил момент, когда воздух перестал поступать. Когда он резко закончился.

Привязана к кровати, задыхавшаяся.

Вены на теле Аделины вздулись. В мозгу возникла картина бьющейся на траве рыбы. Широко разинув рот, она повернула голову набок, молясь, чтобы все поскорее закончилось.

Но агония длилась и длилась.

Время тянулось. Ей казалось, что каждая секунда делится на десятки частей, десятки – на сотни. Она больше не могла без кислорода.

Умереть… Господи, дай умереть…

Ее мысли стали невесомыми, чистыми. Напряжение спало. Тело прекращало борьбу.

Позже, намного позже, в логове появилось лицо смерти. Над Аделиной нависла маска из костей и свисающей лохмотьями кожи. Запавшие глазницы, почти отсутствовавший плоский нос. Детское лицо Дакари. Взмокшего от пота Дакари. Он был здесь, он пришел за ней, протягивая толстенькие ручки.

Женщина медленно закрыла глаза. Постепенно боль отступила. Наверное, она умерла: внутри у нее лопнули все сковывавшие ее путы. Воздух снова стал постепенно поступать в легкие. Сначала по чуть-чуть, потом она почувствовала его где-то очень глубоко. Организм дышал. Сам дышал…

Она открыла глаза. Жива! Без свистов в груди, без пут!

Аделина возвращалась к жизни, она счастливо смеялась. Смеялась так, как никогда прежде.

– Тебя не существовало! – радостно говорила она про себя. – Они были правы! Все эти годы тебя просто не существовало!

Смех сменился ужасным кашлем. Аделина разрыдалась. Всю жизнь она жила в обмане, ошибалась, симулировала.

Страшный сон наяву.

Она не умрет от удушья, не на этот раз. Но какая смерть ее ожидает? Какие еще страдания ей придется вынести?

Вышедшая из-за облака луна осветила часть ее тюрьмы. Аделина запоминала каждую деталь. Гниющие доски, сквозь щели между которыми, прямо у нее над головой, виднелась заснеженная крыша. Провод под потолком, лампочки нет. Стены, окна. Почерневшая от сажи фаянсовая печь. Тень от какого-то прислоненного к печи предмета. От топора.

И кровать. Кровать с крепким деревянным изголовьем.

Ее ударили по голове, притащили сюда и связали. Потом разложили вокруг нее лекарства, может быть, даже этот топор поставили, чтобы к физическим пыткам добавить еще и моральные. Какое чудовище способно на такое?

Эмма… Кто, кроме Эммы?

Бровь. Ее ударили в бровь. Аделина вспомнила, как обернулась, когда пыталась открыть кейс Дофра, когда что-то в нем обнаружила. Но что?

Аделина приподняла левое плечо и потерлась о него покрасневшими от слез глазами. Хотела сесть, но кожа на запястьях саднила. Она схватилась правой рукой за верхнюю перекладину изголовья кровати и потянула так, что чуть не порвала себе связки. Дерево затрещало, но не поддалось… У нее начало сводить пальцы. Сквозь вязаный шерстяной свитер проникал холод.